Кориолан (Coriolanus), постановка театра «Донмар» (Donmar Warehouse), 2014

Это первый секрет постановки. Пьеса, повествующая о политической коллизии древнего Рима, о грязной интриге, которая стоила жизни странному, но великому человеку; пьеса о зависти и злобе, ненависти и всепоглощающей страсти человеческого сердца – владеть и властвовать, перенесена на камерную, небольшую площадку. История, которую принято демонстрировать помпезно и громко, стиснута в очень тесное пространство бывшего овощного склада. Зрители не просто развернуты к повествованию, они втянуты в него. Так всемирная история становится очень частной, очень личной и очень даже твоей.

Второй секрет – сама сцена. Вернее площадка, зажатая рядами зрительного зала. С трех сторон. Четвертый ряд стульев актеры выносят на сцену сами, замыкая пространство. Чтобы сконцентрировать внимание на полу появляется еще один квадрат. Его рисуют в присутствии зрителя, очерчивая историю еще раз. Подчеркнутый аскетизм убранства – часть постановки, очень важная часть. Разум освобожден от необходимости представлять историю. Уже неважно, когда и где она произошла, она происходит здесь и сейчас.

Время

Первый горожанин: А знаете ли вы, что злейший враг народа — Кай Марций?
Все: Знаем, знаем.

Если вы думаете, что вам стоит повторить историю Рима времен Ранней Республики, вам не сюда. Борьба патрициев и плебеев, выплеснутая на стену сцены неровными граффити, не больше, чем антураж. Это призвано подчеркнуть костюмами. Они тщательно проработаны в нечто среднее между намеком на доспехи и тоги, и современной одеждой. Грубая спортивная обувь, скупая палитра цветов (от темного синего до коричневых оттенков), солдатские ремни и байкерские перчатки. Всё это не только подчеркивает маскулинность пьесы, но и отодвигает необходимость определять её рамки. Подчеркивает, насколько ничего не изменилось. Не так, чуть больше горечи: ни-че-го не из-ме-ни-лось!

Сюжет

Это пьеса о человеке. Человеке неординарном и очень живом. Он ядро повествования, мы смотрим на него глазами матери и жены, друзей и врагов. Его имя выкрикивает толпа, которую герой не стесняется перекрикивать. Перед его обаянием трудно устоять, но его трудно так любить. Пока он мечется по сюжету от сладкого пика славы, до горького признания поражения, мы стараемся не двигаться. Потому что он «цепляет» всё, до чего дотягивается. Мир вокруг него стремительно рушится, подобно стенам Кориол. Так, замерев, ты наблюдаешь за диким зверем, внезапно показавшимся у тебя на пути. Не двигаться, единственное, что приходит тебе в голову.

Если разозлить его, он начисто забудет осторожность и выложит нам все, что есть на сердце ©

«The Tragedy of Coriolanus» Шекспира – достойный любого исследователя ребус. Почему ничего толком не известно о написании пьесы? Почему не сохранилось достоверных данных и о её постановке? Почему Шекспир намеренно придал своему герою более притягательные черты, чем было в источниках, к которым он обращался? У Плутарха Кай Марций – грубый военный диктатор, лишенный семьи и друзей. У Шекспира нежный супруг и любящий сын, человек, окруженный не только недругами, но и верными соратниками.

Забудем о классовой борьбе, ей сейчас довольно трудно оправдать или объяснить что-либо. С тех пор, как человечеству был предложен выбор, который оно с удовольствием запороло, стало понятно, что не «классы» разделяют людей, а сами люди. «Кориолан» — это пьеса о противостоянии человека и толпы. Любого человека. Потому в самый центр её помещен именно воин. Марций – человек исключительный, хоть и неровный, готовый к бою, но беззащитный перед самим собой. Такими мы видим себя. Изнутри.

Роли

Чтобы разобраться, нам необходимо назвать, пусть в самых скупых словах, персонажей. Итак, в центре всего – Кай Марций, военачальник, патриций, герой военных операций. Человек властный, гордый, взрывной и нетерпимый. Отметим для себя, на протяжении всей пьесы мы не слышим о личных мечтах Кая. О принципах, мнении, намерениях и отношении к окружающему – да. Марций не из тех, кто озвучивает мечты. Он человек действия, а не слов.

Потому основной двигатель его амбиций, мать. Волумния щедра на разговоры о будущем сына. Большая часть её монологов дышит таким безумием, что становится по-настоящему жутко. Это особенно подчеркивается стойкой покорностью Виргилии, нежной жены полководца. По сути, Виргилия – единственный идеализированный персонаж пьесы. Отметим, что самый тихий, почти не на что не влияющий.

Друзей Кориолана представляют сразу три «ипостаси»: Тит Ларций, восторженный юноша, соратник. Коминий, опытный, увенчанный наградами полководец и командир Кая. И праздный патриций, балагур и старший друг, Менений Агриппа, неизменный «советчик» в делах не военных, а политических. Тем самым мы видим, что нашего героя окружает восторг ровесников, признание командира и гордость учителя.

Антиподами выступает толпа и два народных трибуна: Сициний Велут и Юний Брут. В начале пьесы, мы слышим, как толпа ликует об их избрании. С их появлением пьеса об одном человеке становится очень душной. Но сами они без поддержки толпы почти ничтожны, заземлены. Не случайно изображены семейной парочкой. Люди за их спинами выглядят еще ужаснее.

Да, есть же еще враги. Отметим, что Шекспир не просто толкает своего героя в их объятия, он устами Кая подчеркивает его восторг перед Туллом Авфидием, полководецем вольсков. Даже побеждая, он не устает восхищаться им. Это отличает Кая от Тула, который мечется от гнева, ищет выгоды в дружбе с изгнанником, но не забывает о мщении. Это подчеркивает, как Кай одинок, если даже подобный ему, не способен забыть об исключительности героя. Его исключенности из общей, «коллективной» судьбы мира.

Толпа

Третий секрет (если я не сбилась с порядковых) – изумительное решение ввести на роли римлян и вольсков одних и тех же актеров. Подобно тому, как зрительные места ограничивают пространство пьесы, лица одних и тех же актеров усиливают впечатление от обезличености нападок на героя. «Марций!» — чествуют эти лица победу безумца, «смерти!» — требуют через минуты. Полководец мечется между ними и в Риме, и доме врага. Они и патриции, в ужасе глядящие на то, как он осмелился озвучить то, о чем они только мечтают. Они – и плебеи, теснящиеся в стаи, прежде чем напасть на него. Жуткое, великолепное решение.

Сценография

Одна из непостижимых, жизненеобходимых любой постановке таинств. Каждая деталь этого «танца» способна или убить спектакль, или состояться в нем, да и его. Вспомним то, о чем уже говорили? Аскетизм, пространство сжатое зрительными рядами и стеной. Часть сцен пьесы постановщики смогли пропустить благодаря надписям на стене. Отсутствие занавеса решили проходами актеров, выполненные с точностью шахматной партии. Переходы от одного акта к другому тоже выполнены рокировкой по сцене. Давно не видела такой точности и эквилибристики от местонахождения каждого персонажа. Это особенно заметно в сценах боев и поединков. В это время любое телодвижение каждого актера по-настоящему приближено к танцу.

Сложнее всего было передать эротизм пьесы Шекспира, в которой сравнение с человеческим телом встречается чаще, где – либо еще в его произведениях. «Объятия» и «уста» упоминаются через страницу, а Марций почти всё передает через решительное соприкосновение. Если брутальность решили детали костюмов, то за последнее отвечает не только кастинг, но и осознанные актерские решения. Марк часто облизывает губы и встает очень близко к собеседнику. Том вне комментариев, но и «крайности» его персонажа – подчеркнуто сексуальны: от Биргитты до Хэдли Фрайзера. В этом есть что-то оригинальное, в значении приближения к оригиналу текста, всячески подчеркивающего свой неприкрытый эротизм. Всё это делает поставку в пределе камерности сцены еще более интимной. А значит работает на общую задачу: сделать историю личной, приближенной к каждому.

Дуэты

Менений Марка Гэтисса невероятен. То расслаблен, жеманен, игрив и даже немного развязен. Вот расстроен, но собран. Двигатель его диалогов с Каем Тома – жесты. Марк играет телом, руками, чуть реже голосом. Мимика, столь выверенная, в чем-то даже кинематографична. Но с другой стороны, это камерный зал. Спасибо Гэтиссу за то, что он не повышает тон. Зато играет «спиной». Ты заворожено следишь за её состоянием, с точностью до невозможного передающую все оттенки его состояния.

Волумния Деборы Файндлей – буквально пульс постановки. Как хороша это невероятная, жадная женщина с её пульсирующим ртом. Губы то сжимаются в пылающую точку, то взрываются ломаной линией. Почти неподвижное тело и такое страстное лицо. В ряде сцен Дебора подчеркнуто неуклюжа. Она так неловко припадает к сыну, чьего консульства так ждет, что ты умом понимаешь, что она не умеет его ласкать. Страшное открытие: перед нами женщина, помешенная на сыне, но не представляющая, как обнять его. Её оружие слова. Не всегда гладкие, не всегда льстивые, но каждое их движение отработано с не меньшим искусством, чем фехтование сына. Шекспир снова и снова напоминает нам, что истинный «герой» пьесы – она, а не её красавец сын. Её амбиции и заблуждения привели его к могиле, именно оно – «герой» Рима (спаситель), что постановка ловко оставляет за скобками, концентрируя нас на Кае. Но Дебора сделала всё, чтобы удержать образ в равновесии, подаренном Шекспиром.

Виргилии в исполнении шведки Биргитты Йорт Сёренсен очень непросто. Роль почти лишена слов, фактического влияния на мужа. Но то, насколько она расплавлялось в собственной нежности, сбивало с ног не меньше, чем страстность Кая в исполнении Тома. Очень красивый поцелуй: «твой поцелуй, / Как мщенье, сладок, как изгнанье, долог!». В нем было выражено больше, чем до этого сказано словами. Сама Биргитта — поэзия в самом чистом воплощении этого слова.

На Хэдли Фрайзере, играющем Тулла Авфидия, остановлюсь отдельно. Его дуэт с Томом – основная интрига пьесы. Их условное «равенство» первый раз проверяется поединком. Достаточно длинная сцена передана красивым танцем боя. Второй раз столкновением красноречия. Из первого боя Кай выходит победителем, во втором случае, не скрывает своего ошеломления «победой». Враг принимает его в своем доме, его услуги, не скрывает своего восторга от подобной «сделки», дьявольски скрепляет его поцелуем. Давним, библейским символом предстоящего предательства. Хэдли красив, его лицо и фигура более классичны. Есть в нём что-то, еще сильнее подчеркивающее всю нестандартность, сексуальность внешности Тома. Это играет на руку пьесе. Выкидывает нас за пределы «обычных разборок». Так в природе наблюдая за дракой разгоряченных котов, ты скорее сожалеешь, чем сочувствуешь любому из них. Так устроен мир: рожденное соседствовать, пожирает друг друга, в попытке утвердить только свою силу и правду.

Том Хиддлстон

Что же наш герой? Ему труднее всего – он не просто сердце пьесы, он её солнце. Вокруг которого кружится всё. В центре внимания не только его публичная, но и частная жизнь. Мать, превратившая свои разговоры с ним в трибуну своих амбиций. Друзья, наивно полагающие, что в состоянии управлять им, когда он сам не в силах совладать своим гневом. Тому предстояло показать десятки оттенков возбуждения: азарта боя, запала спора, ярости ссоры, отчаяния, досады. У него нет ни одной секунды покоя. Даже Гамлет укрыт под покровом ночи, даже Макбету даны минуты на слова сомнения и страха. Что же Марций? Единственный монолог перед тем, как зайти в дом человека, которого он лично победил? Монолог, в котором Кай сам себя пытается не успокоить, а раззадорить. Он как сверхновая, кажется, обречен взорваться.

Том использует всё: гибкость тела, пластику в моменты боя, выдает на-гора такое количество оттенков ярости, что мне становится страшно за зрителей в зале и собственные возможности различения этих оттенков. Поразительно, что в минуты необходимой статичности, Том продолжает играть глазами. Были минуты, когда мне казалось сама радужка зрачков включалась в «игру». Ему удалось удержать постановку в бесконечном напряжении, прорвать которое призвана последняя сцена. Повторюсь, в зале она (и так отзываются очевидцы) должна смотреться эффектнее. Но и с экрана эта обрывающая жизнь героя и пьесу «точка» здорово концентрировала.

Зеркальность

Заложена самой пьесой. Шекспир дважды прогоняет героя через схожие ситуации. В двух критически важных, отражающих друг друга эпизодах Волумния вынуждает Кориолана поступить так, как угодно ей. В первом эпизоде она просит его быть ласковым с народом, во втором — умоляет его пощадить Рим. В каждом случае она поначалу пытается уговаривать, льстить, потом спорит с сыном. Когда ее доводы оказываются напрасными, она принимается бранить его и грозит лишить его материнской любви. Каждый раз это срабатывает. Марций уступает. Да, обе сцены выдают, что истинные цели героя вовсе не слава или власть, а всего лишь одобрение. Изначально матери, а подспудно — любое.

Кая судит Рим, а в финале сенат вольсков. В обоих случаях Марций на время усмиряет нрав, но взрывается перед лицом насмешки. Не случайно Брут говорит Сицинию:

Ты сразу же взбесить его попробуй.
Привык он всюду, в том числе и в спорах,
Быть первым. Если разозлить его,
Он начисто забудет осторожность
И выложит нам все, что есть на сердце
Тяжелого. А там его довольно,
Чтоб Марцию хребет переломить.

В обоих случаях его подводит гнев, прорывающийся наружу бессильной бранью. Именно эта гордость, ярость и делает его беззащитной, приводит к смерти.

Конфликт

Жена и мать, любимые мои,
И вы, друзья чистейшей, лучшей пробы,
Идем. Как только выйду из ворот,
Скажите: «В добрый час!» — и улыбнитесь.
Прошу, идем. Пока топчу я землю,
К вам постоянно будут приходить
Известья обо мне, но никогда
Не скажут вам, что Марций стал иным,
Чем раньше был.

©

Так в чем же беда этого красивого, властного человека и непобедимого война? Почему настолько успешный в любой войне, бесстрашный перед лицом любой напасти, он гибнет? Глупо и бесславно, так далеко от дома и всего, что было дорого ему.

Его язык, несдержанный и прямолинейный? Его убежденность в его «привилегированности» и «праве на власть»? Его несгибаемость? Неспособность к компромиссу, хитрости? Сама попытка стать тем, кем он не является? Политика – как место гибели многих славных имен и дерзаний? Мать ждет от него «консульства», исполнения своих мечтаний. Друзья потакают его гордости. Враги шарахаются от его славы, видя в нем лишь препятствие для своих задач. Но жарче всего его ненавидит безымянная толпа.

Второй горожанин: Иначать вы хотите с Кая Марция?
Первый горожанин: С него самого: он для народа хуже собаки.
Второй горожанин:Да разве вы забыли, какие у него заслуги перед отечеством?
Первый горожанин: Ничуть не забыли. Я бы даже хвалил его за них, если бы он сам себя спесью не вознаграждал.

Чтобы не делал Марций, для толпы – он лишь исключение из правил. Один против всего мира. Исключив себя из него, он обрекает себя на смерть. Смерть, которая не выбирает. Смерть лишь собирает жатву, которую для нее любезно подготавливают люди сами. В бою ли, в доме врага или друга, рано или поздно (Шекспир подчеркивает это каждым шагом героя) он обречен. Его выбор лег ровно между жаждой мщения и позором тому, кто смог бы уничтожить родной город. Чтобы не стояло за словом «позор», Кай не мог выбрать этот вариант. Глядя на его, уже неподвижное тело, мне думалось, а так ли страшна смерть, если так неприглядна жизнь. Возможно, эта «чаша» перевесила бы во мне любые другие мысли, если бы не восхищение живым. Думаю, вот этот конфликт и старалась решить постановка. Горечь от рассказа хорошо уравновешивает восхищение теми, кто его исполнил.